Часть восьмая
НА ВОДЕ
Глава 40
Я УХОЖУ В МОРЕ
— Ну разве что «Артемида».
Джаред захлопнул крышку портативного письменного стола и в задумчивости потер лоб. Кузену Джейми было за пятьдесят, когда я познакомилась с ним, а теперь — хорошо за семьдесят, но вытянутое лицо с курносым носом, щуплое телосложение и неутомимое трудолюбие остались прежними. Только волосы, когда-то гладкие, темные и густые, стали редкими и седыми и были небрежно перевязаны красной шелковой лентой.
— Это всего лишь средних размеров шлюп, команда человек в сорок, — пояснил он. — Но сезон уже на исходе, и вряд ли мы найдем что-то лучше. Все, кому нужно в Карибское море, отчалили уже месяц назад, да и «Артемида» давно ушла бы с конвоем на Ямайку, не задержись из-за ремонта.
— Мне главное — получить твой корабль и капитана, — сказал Джейми. — Тоннаж не имеет значения.
Джаред взглянул на кузена скептически.
— Ты так думаешь? Сдается мне, это только до тех пор, пока ты не окажешься в открытом море, где эта посудина будет болтаться как пробка. Позволь поинтересоваться, как ты выдержал переход через Ла-Манш на пакетботе, кузен?
Лицо Джейми, и без того осунувшееся и хмурое, от этого вопроса помрачнело еще пуще. Бедняга не только ничего не смыслил в морском деле, но и был подвержен морской болезни — она просто изводила его. Всю дорогу от Инвернесса до Гавра на него страшно было смотреть, хотя и плыть было всего ничего, и море оставалось спокойным. Да и сейчас, когда он вел эту беседу в портовом складе Джареда спустя шесть часов после прибытия, губы его оставались белыми, а под глазами не исчезли темные круги.
— Я справлюсь, — отрывисто сказал он.
Джаред посмотрел на него с сомнением, хорошо зная, чего ждать от подобного пассажира. Если Джейми становился зеленым, едва взойдя на корабль, стоящий на якоре у причала, то что говорить о двух-, а то и трехмесячном путешествии через Атлантику во чреве маленького, предоставленного воле волн суденышка. Признаться, зная Джейми, я и сама беспокоилась.
— Что ж, я думаю, тут ничем не поможешь, — сказал Джаред с тяжелым вздохом, будто откликаясь на мои мысли. — Ладно и то, — тут он улыбнулся мне, — что у тебя под рукой будет лекарь. Как я понимаю, дорогая, ты поплывешь с ним?
— Конечно. Сколько времени понадобится на подготовку корабля к отплытию? Я бы хотела найти хорошую аптеку, чтобы успеть пополнить свой медицинский сундучок.
Джаред сосредоточенно сжал губы.
— Даст бог, неделя, — сказал он. — «Артемида» сейчас в Бильбао, ей предстоит доставить груз дубленых испанских кож и меди из Италии — мы ожидаем ее здесь послезавтра, при попутном ветре. Капитан на рейс до Вест-Индии у меня пока не нанят. Хороший человек на примете есть, но, возможно, мне придется съездить за ним в Париж — два дня туда и два на обратный путь. Добавим день на то, чтобы заполнить бочки водой, запастись тем да этим — короче, можно будет отплыть в начале следующей недели.
— Как далеко до Вест-Индии? — спросил Джейми.
Во всем его облике угадывалось напряжение, которое ничуть не уменьшилось за время путешествия до Гавра. Он был натянут, как лук, и, скорее всего, останется таковым, пока не найдет племянника.
— Два месяца, если в сезон, — ответил Джаред, все еще слегка хмурясь. — Но вы припозднились на месяц, дело идет к зимним штормам, поэтому берите три, а то и больше.
Он мог бы сказать «если вообще доплывете», но бывший моряк был или слишком суеверен, или слишком тактичен, чтобы упомянуть о подобной возможности. Однако я заметила, как он украдкой постучал по дереву письменного стола.
Одна мысль не давала мне покоя: у нас не было четких доказательств того, что синий корабль держит курс на Вест-Индию. Мы располагали лишь записями, которые Джаред раздобыл у начальника порта Гавра, где было зафиксировано два визита этого корабля (уместно названного «Бруха», то есть по-испански «Ведьма») за последние пять лет, и каждый раз как порт приписки указывался Бриджтаун, на острове Барбадос.
— Расскажи-ка мне о нем еще — о корабле, который увез Айена-младшего, — попросил Джаред. — Какая у него была осадка? Высокая или низкая, как будто он тяжело нагружен для дальнего путешествия?
Джейми закрыл глаза, задумавшись, потом открыл их и кивнул.
— Нагружен изрядно, я мог бы в этом поклясться. Его пушечные порты не более чем в шести футах от воды.
Джаред удовлетворенно кивнул.
— Значит, он выходил из порта, а не приходил. Я разослал письма во все основные порты Франции, Португалии и Испании. Если повезет, они выяснят, откуда он отплыл, и тогда мы наверняка будем знать место назначения по бумагам. — Неожиданно он поджал тонкие губы. — Если только это не пират, плавающий с фальшивыми документами.
Старый виноторговец бережно отодвинул свой раскладной письменный стол, резное красное дерево которого приобрело от времени насыщенный темный оттенок, и встал, чтобы размяться.
— Так или иначе, это единственное, что можно сделать на данный момент. Давайте пойдем в дом: Матильда уже приготовила ужин. Завтра с утра я начну показывать и рассказывать тебе все, что нужно, а твоя жена тем временем поищет свои травы.
Было почти пять часов, и в это время года на улице уже царила полная темнота, но по распоряжению Джареда небольшое расстояние от склада до его дома мы преодолели в сопровождении двух крепких факельщиков с увесистыми дубинками. Гавр был процветающим портовым городом, и район пристани являлся опасным местом для ночных прогулок, особенно если ты известен как преуспевающий виноторговец.
Несмотря на усталость после плавания через Ла-Манш, гнетущую сырость, устойчивый, пропитавший весь Гавр запах рыбы и мучительный голод, я почувствовала, что настроение поднялось, когда мы следовали за факелами по темным, узким улочкам. Спасибо Джареду: у нас появилась надежда найти Айена.
Джаред согласился с Джейми в том, что если пираты с «Брухи» — пока я считала их таковыми — не убили Айена на месте, то, скорее всего, причинять ему вред они не станут. Здорового юношу любой расы можно продать в Вест-Индии в рабство или на подневольные работы. Цена достигает двухсот фунтов: деньги приличные и терять их никто не захочет. Они захотят избавиться от пленника с выгодой, а мы выясним, в какой порт они держат путь. Вернуть паренька будет не столь уж трудным делом.
Сильный порыв ветра и несколько холодных капель из нависавших облаков слегка остудили мой оптимизм, напомнив, что пусть найти Айена в Вест-Индии и не составит особого труда, но и «Брухе», и «Артемиде» нужно сперва добраться до островов. А зимние шторма только надвигались.
За ночь дождь усилился. Он настойчиво барабанил по черепичной крыше над нашими головами. Обычно я находила этот звук успокаивающим и усыпляющим, но в нынешних обстоятельствах тихий барабанный стук казался не мирным, а угрожающим.
Несмотря на сытный обед и превосходные вина, которые его сопровождали, я не могла уснуть. В голове у меня роились образы промокшей от дождя парусины и вздувающегося штормового моря. Но по крайней мере, моя патологическая бессонница не мешала никому другому: Джейми не поднялся со мной в спальню, а остался поговорить с Джаредом о приготовлениях к предстоящему путешествию.
Джаред готов был рискнуть кораблем и капитаном, чтобы помочь нам в поисках, но взамен Джейми должен был взять на себя роль суперкарго.
— Кого? — не поняла я, услышав это предложение.
— Суперкарго, — терпеливо пояснил Джаред. — Это человек, в обязанности которого входит проследить за погрузкой, размещением, доставкой и разгрузкой груза. Капитан и команда просто ведут корабль, куда им указано, груз не их забота, и нужен человек, который бы за него отвечал. В вопросах, касающихся сохранности груза, слово суперкарго может перевесить даже слово капитана.
На том и порешили. Хотя Джаред искренне желал помочь родичу и готов был даже понести убытки, он тем не менее попытался извлечь из этого вынужденного рейса выгоду. А потому быстро отдал распоряжения о принятии на борт в Бильбао и Гавре дополнительных грузов для доставки на Ямайку, с тем чтобы в обратный рейс «Артемида» могла загрузиться ромом, производимым на тамошней сахарной плантации Джареда.
Впрочем, в обратное путешествие можно было пуститься только после установления приемлемой погоды, в конце апреля или начале мая. На время между прибытием в феврале на Ямайку и возвращением в Шотландию в мае Джейми будет иметь в своем распоряжении «Артемиду» и ее команду, чтобы бывать на Барбадосе или на других островах в поисках Айена-младшего. Три месяца. Я надеялась, что этого времени хватит.
Безусловно, Джаред проявил щедрость и великодушие, однако для него, успешного французского виноторговца, потеря корабля стала бы пусть и огорчительной, но не разорительной тратой. Джаред рисковал маленькой частью своего состояния, а мы — собственной жизнью.
Ветер, похоже, начинал слабеть, он уже не завывал в дымоходе с такой силой. Поскольку сон все еще не шел ко мне, я выбралась из постели и, завернувшись в одеяло, подошла к окну.
Гонимые ветром по темно-серому небу плотные дождевые облака окаймляли свечение прятавшейся за ними луны, и все стекло было в полосках дождевой воды. Но просачивавшийся сквозь облака свет позволял разглядеть мачты кораблей, стоявших на причале менее чем в четверти мили отсюда. Они покачивались на воде. Паруса вздувались под напором порывистого ветра, в то время как тугие якорные канаты удерживали суда на месте. Через неделю я окажусь на борту одного из них.
Я не осмеливалась думать о том, как сложится моя судьба, если я найду Джейми и тем более если не найду. Я все-таки нашла его и за короткое время примерила на себя роль жены печатника среди политического и литературного миров Эдинбурга, потом опасное и непрочное существование спутницы контрабандиста и наконец простую, устоявшуюся жизнь на ферме в горной Шотландии, которую я знала раньше и любила.
И вот все эти возможности оказались отброшенными, и мне вновь предстояло неведомое будущее.
Странно, но почему-то это не столько расстраивало меня, сколько возбуждало. Я вела размеренную жизнь на протяжении двадцати лет, удерживаемая в равновесии привязанностью к Брианне, Фрэнку и моим пациентам. Теперь судьба и мои собственные поступки оторвали меня от всего этого, и казалось, будто я трепыхаюсь в прибое, отданная на милость стихий, силы которых куда как превосходят мои собственные.
Мое дыхание затуманило стекло, и я нарисовала на нем маленькое сердечко, как рисовала, бывало, в холодное утро для Брианны. Я вписывала в сердечко ее инициалы — В. Е. R. — Брианна Элен Рэндолл. Интересно, будет ли она по-прежнему называть себя Рэндолл? Или теперь возьмет фамилию Фрэзер? Я заколебалась, но начертила внутри сердечка две буквы — «J» и «С».
Я все еще стояла перед окном, когда дверь открылась и вошел Джейми.
— Ты еще не спишь? — спросил он зачем-то.
— Дождь не давал мне уснуть.
Я подошла к нему и обняла, радуясь прикосновению к крепкому, теплому телу, рассеивающему холодный мрак ночи.
Он крепко обхватил меня, прижав щеку к моим волосам. От него слегка пахло морской болезнью, но гораздо сильнее свечным воском и чернилами.
— Ты писал? — спросила я.
Он с изумлением посмотрел на меня.
— Да, но как ты узнала об этом?
— От тебя пахнет чернилами.
Он улыбнулся, отступил назад и пробежал рукой по волосам.
— Ну и нюх же у тебя, англичаночка! Как у свиньи, ищущей трюфели.
— Что ж, спасибо за комплимент, — сказала я. — Что ты писал?
Улыбка исчезла с его лица, оставив напряжение и усталость.
— Письмо Дженни, — сказал он, подошел к столу, сбросил плащ и начал развязывать галстук и жабо. — Я не хотел писать, пока не увижу Джареда и не смогу рассказать ей, какие у нас планы и какие перспективы благополучно вернуть Айена.
Стягивая рубашку через голову, Джейми поморщился.
— Одному господу ведомо, что она сделает, когда получит его, и слава богу, что в это время я буду в море, — добавил он с кривой усмешкой.
Ему было непросто рассказать обо всем сестре, но когда он все же сделал это, я надеюсь, ему стало чуточку легче. Он сел, чтобы снять башмаки и чулки, и я подошла к нему сзади распустить собранные в хвост волосы.
— Я рад, что написал его, — сказал Джейми, вторя моим мыслям. — Страшно было до одури, в жизни ничего так не боялся.
— Ты написал ей правду?
Он пожал плечами.
— Я всегда всем говорил правду.
«Не считая меня», — подумала я, но вслух ничего не сказала, а принялась растирать его плечи, массируя узловатые мускулы.
— А что сделал Джаред с мистером Уиллоби? — спросила я, поскольку массаж навел меня на мысль о китайце.
Мистер Уиллоби сопровождал нас во время переправы через Ла-Манш и не отходил от Джейми ни на шаг, словно маленькая тень из голубого шелка. Джаред, видевший в порту всякое, ничуть китайцу не удивился, приветствовал его с серьезным видом и перекинулся с ним парой слов на мандаринском наречии, но вот его домоправительница отнеслась к необычному гостю с подозрением.
— Наверное, он пошел спать на конюшню. — Джейми зевнул и с удовольствием растянулся на постели. — Матильда сказала, что не привыкла держать в доме язычников и привыкать не собирается. Представляешь, она окропила кухню святой водой после того, как он там поужинал.
Подняв глаза, он заметил черневшее на фоне затуманенного стекла нарисованное мной сердечко и улыбнулся.
— Что это?
— Просто глупость, — сказала я.
Джейми потянулся и взял мою руку; подушечка его большого пальца ласкала маленький шрам у основания моего большого пальца, инициал «J», оставленный острием его ножа перед Куллоденом, перед нашим расставанием.
— Я не спрашивал, — сказал он, — хочешь ли ты отправиться со мной. Я мог бы оставить тебя здесь, Джаред оказал бы тебе радушный прием, хоть здесь, хоть в Париже. И ты могла бы вернуться в Лаллиброх, если бы захотела.
— Нет, ты не спрашивал, — подтвердила я. — Потому что, черт возьми, знал, каков будет ответ.
Мы переглянулись, улыбнулись друг другу, и в этой улыбке растворились и тревога, и усталость. Он наклонился — отчего волосы на макушке заискрились в свете свечей — и нежно поцеловал мою ладонь.
Ветер все еще посвистывал в трубе, струи дождя стекали по стеклу, как слезы по щекам, но это уже не имело значения. Теперь я могла заснуть.
К утру небо прояснилось. Оконные рамы кабинета Джареда дребезжали под напором резкого, холодного ветра, но проникнуть в уютную комнату холод не мог. Дом в Гавре был гораздо меньше, чем роскошная парижская резиденция дяди Джейми, но и это трехэтажное строение воплощало в себе идею солидности и комфорта.
Я вытянула ноги поближе к потрескивавшему огню и обмакнула перо в чернильницу. Я составляла список аптечки, всего того, что, по моим прикидкам, могло понадобиться во время двухмесячного морского путешествия. Важнейшим пунктом был чистый спирт, но как раз с ним дело обстояло просто: Джаред пообещал добыть для меня бочонок в Париже.
— Правда, нам лучше написать на бочонке что-то иное, — сказал он мне. — Иначе моряки выдуют весь спирт еще до того, как вы выйдете из порта.
«Очищенный лярд, — медленно выводила я, — зверобой, десять фунтов чеснока, тысячелистник».
Написав «огуречник», я, однако, покачала головой и вычеркнула его, заменив более старым названием, под которым его знали нынешние аптекари, — воловик.
Дело продвигалось медленно, хотя я еще в прошлый раз познакомилась с возможностями применения большинства распространенных лекарственных трав и даже многих не столь широко известных. Собственно говоря, у меня не было другого выхода, ведь современных лекарств в наличии не имелось. Впрочем, многие растительные средства были весьма эффективны. К удивлению — а то и испугу — коллег и наставников в Бостонской клинике, я использовала свой шотландский опыт в больнице для лечения пациентов двадцатого века, и не без успеха. Но конечно, я и сама не стала бы обрабатывать раны тысячелистником или окопником при наличии йода или бороться с системной инфекцией с помощью пузырчатки вместо пенициллина.
Многое с тех пор подзабылось, но по мере того, как я записывала названия лекарственных трав, вид и запах каждой из них воскрешался в памяти: темное, как битум, приятно пахнущее березовое масло; мята, с ее терпким ароматом; сладковатая пыльца ромашки; вяжущий горлец.
Сидевший за столом напротив меня Джейми с трудом заполнял правой рукой собственные списки: то и дело он останавливался, дотрагивался до заживавшей раны на левой руке и тихо чертыхался.
— Англичаночка, а лимонный сок в твоем списке есть? — поинтересовался он, подняв голову.

— Нет. А должен быть?
Он убрал прядь волос за ухо и нахмурился, глядя на листок, лежащий перед ним.
— Это как посмотреть. Обычно заказ на лимонный сок исходит от корабельного хирурга. На маленьких судах вроде «Артемиды» такового, как правило, нет и обеспечение съестными припасами выпадает на долю эконома. Другое дело, что эконома у нас тоже нет, равно как и времени, чтобы подобрать на эту должность надежного, ответственного человека, так что эти обязанности тоже придется исполнять мне.
— Что ж, если ты берешь на себя роли эконома и суперкарго, то уж я как-нибудь сойду за корабельного хирурга. И лимонный сок раздобуду.
— Спасибо.
Мы снова занялись писаниной и не отрывались от этого дела до тех пор, пока горничная Жозефина не явилась доложить, что к нам посетитель. Причем, судя по тому, как сморщился ее длинный нос, посетителя этого она не одобряла.
— Он ждет на пороге. Дворецкий пытался его прогнать, но он настаивает, что у него встреча с вами, месье Джеймс.
— Что за человек? — спросил Джейми.
Жозефина поджала губы, будто у нее и слов не находилось. Мне стало любопытно, и я решилась подойти к окну. Увы, высунув голову, я разглядела только верхушку очень пыльной черной шляпы с опущенными полями.
— С виду смахивает на бродячего торговца, на спине у него какой-то сверток, — сообщила я, высунувшись еще дальше и держась руками за подоконник.
Джейми оттащил меня назад, обняв за талию, и высунулся сам.
— О, это же тот меняла, о котором говорил Джаред! — воскликнул он. — Пригласи его сюда.
С красноречивым выражением лица Жозефина удалилась и вскоре вернулась с нескладным, долговязым юношей лет двадцати. Он был одет в откровенно старомодный плащ, широкие, без пряжек, штаны, болтающиеся вокруг тощих ног, свисающие чулки и самые дешевые деревянные сабо.
Грязная черная шляпа, вежливо снятая, открыла худощавое умное лицо, украшенное негустой каштановой бородкой. Поскольку бороду в Гавре не носил почти никто, кроме нескольких моряков, еврея в этом визитере можно было бы узнать даже без блестящей черной ермолки.
Юноша неловко поклонился мне, потом Джейми, одновременно возясь с лямками своей торбы.
— Мадам, — сказал он с быстрым кивком, отчего заплясали кудрявые локоны на его висках. — Месье. С вашей стороны очень любезно принять меня.
Он говорил по-французски странно, с напевной интонацией, поэтому было трудно следить за его речью.
Хотя я полностью поняла предубеждение Жозефины против этого визитера, но у него были такие большие и бесхитростные голубые глаза, что я невольно улыбнулась, невзирая на его непрезентабельный вид.
— Это мы должны быть благодарны тебе, — сказал Джейми. — Я не ожидал, что ты прибудешь так скоро. Мой кузен сказал, что тебя зовут Мейер?
Меняла кивнул, над жиденькой юношеской бородкой расцвела улыбка.
— Да, Мейер. Мне не составило труда: я уже находился в городе.
— И все же ты приехал из Франкфурта, верно? Неблизкий путь, — вежливо сказал Джейми.
Он улыбнулся, оглядев наряд Мейера, который выглядел так, словно был извлечен из мусорной кучи.
— И пыльный к тому же, — добавил он. — Хочешь вина?
Мейер смутился, но, открыв и закрыв рот несколько раз, кивнул в знак согласия.
Его смущение, однако, исчезло, стоило ему развязать торбу. Судя по внешнему виду, этот бесформенный мешок мог содержать в лучшем случае смену потрепанного белья или скудный походный обед, но когда его открыли, оказалось, что внутри находится деревянная рамка с ловко устроенными гнездами, где примостились крохотные кожаные мешочки.
Мейер достал сложенный квадратный кусок ткани, развернул его и торжественно расстелил на столе. Открывая один за другим мешочки, он стал бережно выкладывать блестящие кругляши на синий бархат.
— Aquilia Severa aureus, золотой орел Севера[1], — произнес он, коснувшись маленькой монеты, которая отливала на бархате насыщенным блеском старинного золота. — А вот сестерций рода Кальпурниев[2].
Его голос звучал мягко, а руки то уверенно поглаживали край слегка потертой монеты, то покачивали ее на ладони, демонстрируя ее полновесность. Когда он поднял глаза, в них отражался блеск драгоценного металла.
— Месье Фрэзер сказал мне, что вы желаете осмотреть как можно больше греческих и римских раритетов. Конечно, я захватил не все, но у меня их немало. И я могу послать во Франкфурт за остальными, если пожелаете.
Джейми улыбнулся, покачав головой.
— Боюсь, что у нас нет времени, мистер Мейер. Мы…
— Просто Мейер, месье Фрэзер, — перебил молодой человек весьма учтиво, но с нажимом в голосе.
— Конечно. — Джейми слегка поклонился. — Я надеюсь, что мой кузен не ввел тебя в заблуждение. Я с радостью оплачу дорожные расходы, но сам не имею желания покупать что-то из твоих запасов… Мейер.
Брови молодого человека вопросительно поднялись.
— Что мне нужно, — медленно произнес Джейми, подавшись вперед и пристально всматриваясь в образцы, — так это сравнить твои монеты с теми, которые мне доводилось видеть, и, если увижу похожие, разузнать о них побольше. В частности, выяснить, не знаком ли ты или твои родные — сам-то ты для этого слишком молод — с тем, кто приобретал такие монеты двадцать лет назад.
Он с улыбкой поднял глаза на молодого еврея, который, естественно, пребывал в изумлении.
— Понимаю, что, наверное, хочу слишком многого, но мой кузен рекомендовал мне вашу семью как одну из немногих, занимающихся старинными монетами, и на данный момент самую знающую. А если ты сможешь свести меня с имеющими схожие интересы людьми в Вест-Индии, я буду весьма признателен.
Какое-то время Мейер смотрел на него, наклонив голову. Солнечный свет поблескивал на крохотных гагатовых бусинках, окаймлявших его ермолку. Было очевидно, что юноша весьма заинтригован, но он лишь сдержанно коснулся своей торбы и сказал:
— В ту пору монетами торговали мой отец и дядя, но у меня при себе реестр всех сделок и каталог монет, прошедших через наши руки за тридцать лет. Постараюсь помочь вам, чем смогу.
Он подвинул кусок бархата ближе к Джейми.
— Вы видите здесь что-то подобное монетам, которые вы помните?
Джейми внимательно изучил все кругляши и легонько щелкнул ногтем по серебряной монетке размером примерно с американский двадцатипятицентовик. По ободу были отчеканены три прыгающих дельфина, в центре — колесничий.
— Эта, — сказал он. — Таких было несколько. Были и с небольшими отличиями, но с дельфинами — точно.
Затем Джейми снова осмотрел монеты, взял истертый золотой диск с неразличимым профилем, потом серебряный, чуть побольше и в лучшем состоянии, с головой человека, изображенной анфас и в профиль.
— Эти, — сказал он. — Четырнадцать золотых и десять тех, что с двумя головами.
— Десять! — Яркие глаза Мейера расширились от изумления. — Я и подумать не мог, что их так много в Европе.
Джейми кивнул.
— Я совершенно уверен: я видел их близко, даже держал в руках.
— Это две головы Александра, — сказал Мейер, с почтением коснувшись профиля. — Монета действительно очень редкая: тетрадрахма, отчеканенная в память о сражении при Амфиполисе и об основании города на том месте, где находилось поле битвы.
Джейми внимательно слушал с легкой улыбкой на губах. Сам он не питал особого интереса к старинным монетам, но очень ценил людей, страстно увлеченных чем-либо.
Еще четверть часа, еще одна сверка с каталогом, и дело было завершено. К коллекции были добавлены четыре греческие драхмы, несколько маленьких золотых и серебряных монет и квинтинарий — римская монета из тяжелого золота.
Мейер опять полез в свою котомку и достал несколько страниц, свернутых в рулон и обвязанных ленточкой. Развязанные и расправленные на столе, они оказались покрыты убористыми еврейскими письменами, похожими на птичьи следы. Мейер медленно переворачивал страницы, время от времени хмыкал и возобновлял это занятие. Наконец он положил страницы на колено и, склонив голову набок, поднял глаза на Джейми.
— Наши сделки, естественно, осуществляются конфиденциально, месье, — сказал он, — и хотя я, конечно, могу сообщить вам, например, что мы продали такую-то и такую-то монету в таком-то и таком-то году, но я не могу назвать вам имя покупателя.
Он помолчал, размышляя, и продолжил:
— Монеты, соответствующие вашему описанию: три драхмы, две монеты с профилем Элагабала[3], одна с изображениями Александра и не меньше шести золотых рода Кальпурниев — были проданы нами в тысяча семьсот сорок пятом году.
Он снова задумался.
— Как правило, это все, что я сообщаю тем, кто интересуется. Однако в данном случае, месье, я случайно узнал, что покупатель этих монет умер. Собственно, он уже несколько лет как мертв. В общем, в данных обстоятельствах я не вижу…
Он пожал плечами, приняв решение.
— Покупателем был англичанин, месье. Его звали Кларенс Мэрилбоун, герцог Сандрингем.
— Сандрингем! — воскликнула я.
Мейер с любопытством посмотрел на меня, потом на Джейми, на лице которого не отразилось ничего, кроме вежливого интереса.
— Да, мадам, — подтвердил меняла. — Я знаю, что герцог умер, ибо он обладал обширной коллекцией старинных монет, которые мой дядя приобрел у его наследников в тысяча семьсот сорок шестом году. Эта сделка зафиксирована здесь.
Он слегка приподнял каталог и снова уронил его на стол.
Я тоже знала, что герцог Сандрингем мертв: крестный отец Джейми, Мурта, убил его темной ночью в марте тысяча семьсот сорок шестого года, незадолго до того, как битва при Куллодене положила конец якобитскому мятежу. Я вспомнила, как в последний раз видела лицо герцога: в его черных глазах застыло крайнее удивление.
Некоторое время взгляд Мейера перебегал с меня на Джейми и обратно.
— Я могу сказать вам также следующее: когда мой дядя купил коллекцию герцога после его смерти, в ней не было никаких тетрадрахм, — нерешительно добавил юноша.
— Да, — пробормотал Джейми. — Их и не должно было там быть.
Спохватившись, он встал и потянулся за графином, который стоял на буфете.
— Спасибо, Мейер, — сказал он официально. — А теперь давайте выпьем за тебя и твою полезную книжицу.
Через несколько минут Мейер опустился на колени и взялся за лямки своей потрепанной котомки. Маленький кошелек, наполненный серебряными ливрами, которые Джейми дал ему в уплату за консультацию, оттягивал карман менялы. Юноша встал, по очереди поклонился нам и нахлобучил свою неказистую шляпу.
— Всего доброго, мадам, — сказал он.
— И тебе того же, Мейер, — ответила я и нерешительно спросила: — Мейер — это твое единственное имя?
Что-то мелькнуло в его широких голубых глазах, но, взвалив тяжелый мешок себе на спину, он вежливо ответил:
— Да, мадам. Евреям Франкфурта не разрешено использовать родовые имена. — Он криво усмехнулся. — Удобства ради соседи называют нас в честь старого красного щита, который был нарисован на фасаде нашего дома много лет назад. Но помимо этого… Нет, мадам. У нас нет никакого имени.
Жозефина пришла, чтобы проводить нашего гостя на кухню, постаравшись идти впереди него на расстоянии нескольких шагов. Ее ноздри раздувались, словно унюхали что-то неприятное. Мейер, спотыкаясь, тащился следом за ней, его неуклюжие сабо постукивали по полированному полу.
Джейми расслабился в своем кресле, погрузившись, судя по отсутствующему взгляду, в глубокое раздумье.
Я услышала, как несколько минут спустя внизу со слабым хлопком закрылась дверь и сабо застучали по ступенькам.
Джейми тоже услышал это и повернулся к окну.
— Что ж, доброго пути тебе, Мейер Красный Щит, — с улыбкой промолвил он.
— Джейми, — сказала я, осененная неожиданной мыслью, — ты знаешь немецкий?
— А? Ну да, — рассеянно сказал он.
Его внимание все еще было приковано к окну и звукам снаружи.
— Как будет по-немецки «красный щит»? — спросила я.
Джейми посмотрел на меня с недоумением, потом его взгляд прояснился.
— Ротшильд, англичаночка, — ответил он. — А что?
— Просто подумалось, — пробормотала я и покосилась на окно, за которым стук деревянных башмаков давно растворился в звуках улицы. — Пожалуй, каждому нужно с чего-то начать.
— «Пятнадцать человек на сундук мертвеца, — пропела я. — Йо-хо-хо, и бутылка рома».
Джейми взглянул на меня с интересом.
— Это ты к чему?
— Ну, герцог-то мертвец, это факт. Как думаешь, мыс тюленей действительно принадлежал ему?
— Не могу утверждать наверняка, но это кажется весьма вероятным.
Два негнущихся пальца Джейми постучали по столу, отбивая неспешный ритм.
— Когда Джаред назвал мне Мейера, менялу, я подумал, что стоит навести справки, потому что, скорее всего, послал «Бруху» за кладом тот, кто его спрятал.
— Логичное рассуждение, — сказала я, — только вот если клад спрятал герцог, он никак не мог послать за ним корабль. Как думаешь, весь этот клад потянет на пятьдесят тысяч фунтов?
Джейми, прищурившись, посмотрел на свое отражение в закругленном боку графина. И видимо, чтобы поспособствовать мысли, налил себе стаканчик.
— Если исходить только из веса и чистоты металла, нет, не потянет. Но ты заметила цены, за которые были проданы некоторые монеты из каталога Мейера?
— Заметила.
— Целую тысячу фунтов стерлингов за плесневелый кругляшок! — произнес он с искренним удивлением.
— Я не назвала бы эти монеты плесневелыми, но мысль твоя понятна. Однако, — добавила я, отметая взмахом руки все прочее, — суть вопроса сводится к следующему: как ты думаешь, сокровище тюленей могло составлять пятьдесят тысяч фунтов, которые герцог обещал Стюартам?
В начале тысяча семьсот сорок четвертого года, когда Карл Стюарт находился во Франции, пытаясь убедить своего царственного кузена Людовика оказать ему поддержку, он получил от герцога Сандрингема зашифрованное предложение предоставить в его распоряжение сумму в пятьдесят тысяч фунтов. Этих денег хватило бы на то, чтобы нанять небольшую армию, вторгнуться в Англию и вернуть трон предков.
Оказалось ли это предложение именно тем фактором, который побудил принца отбросить колебания и предпринять свой обреченный поход? Зная его, нельзя исключить, что он впутался в это дело на спор с кем-нибудь из собутыльников или по подначке своей возлюбленной, которая послала к нему в Шотландию ни больше ни меньше как шесть союзников, две тысячи голландских палашей и несколько бочонков бренди для горских вождей.
В любом случае пятьдесят тысяч фунтов так и не были получены, поскольку герцог умер до того, как Карл добрался до Англии. В связи с этим мне порой не давал покоя вопрос, могли ли эти деньги, попади они к принцу, изменить ход истории. Иными словами, могло ли случиться, чтобы с их помощью Стюарт привел бы в порядок свою потрепанную армию, повел ее на Лондон и вернул себе трон отцов?
Если бы он получил их, якобитский мятеж мог оказаться успешным, Куллодена могло бы и не быть, я не вернулась бы через круг камней… и мы с Брианной, скорее всего, умерли бы при родах, а за все эти годы уже обратились в прах. Правда, двадцати лет достаточно, чтобы научить меня тщетности самого слова «если».
Джейми размышлял над моим вопросом, задумчиво потирая переносицу.
— Это возможно, — сказал он наконец. — Конечно, потребовалось бы найти хорошего покупателя на монеты и драгоценные камни. Ты знаешь, что на продажу таких вещей требуется время, а если тебе нужно поскорее от них избавиться, то получаешь гораздо меньше. Однако при наличии времени на поиски тех, кто готов дать настоящую цену, — да, клад мог бы стоить пятьдесят тысяч.
— Дункан Керр был якобитом, верно?
Джейми нахмурился и кивнул.
— Да. Да, все могло быть так, хотя это не самый удобный способ снабдить командующего деньгами, чтобы он мог расплатиться с войсками.
— Но зато монеты и камни занимают мало места, их легко доставить по назначению и в случае необходимости спрятать, — заметила я. — И для герцога, замыслившего измену и вступившего в переговоры со Стюартами, этот фактор мог показаться немаловажным. Представь себе транспортировку пятидесяти тысяч фунтов в обычных монетах, даже золотых. Для этого потребуются денежные ящики, экипажи, конвой — короче, много всякого, что привлекает внимание. Другое дело — послать через Ла-Манш одного человека с маленькой шкатулкой.
Джейми снова кивнул.
— Это верно. Как и то, что если ты известен как коллекционер подобных раритетов, то пополнение коллекции ни у кого подозрений не вызовет, а о ее стоимости непосвященному судить трудно. Никто не мешает тебе заменить редкости дешевыми поделками, а настоящие ценности отправить за море. Не надо иметь дело с банкирами, с платежными обязательствами, никто не проговорится.
Он с восхищением покачал головой.
— Это отличный план, кто бы ни был его автором. Но почему же тогда Дункан Керр пришел почти десять лет спустя после Куллодена? И что с ним случилось? Явился ли он для того, чтобы оставить клад на тюленьем острове или чтобы забрать его?

— И кто послал туда «Бруху» теперь? — закончила я за него и тоже покачала головой.
— Будь я проклят, если знаю. Может быть, герцог имел какого-то сообщника. Но если так, мы не знаем, кто это был.
Джейми вздохнул, встал, потянулся, разминаясь после долгого сидения, и бросил взгляд в окно, прикинув высоту солнца. Для него это был обычный способ определения времени, неважно, имелись под рукой часы или нет.
— Ну да ладно, в море у нас еще будет время для размышлений. Сейчас скоро полдень, а парижский дилижанс отходит в три часа.
Аптека на улице де Варенн исчезла, а на ее месте теснились таверна, ломбард и ювелирная лавка.
— Мэтр Раймон? — Ростовщик сдвинул седые брови. — Я слышал о нем, мадам, — он бросил на меня опасливый взгляд, наводивший на мысль о том, что слышанное им не вызывало восхищения, — но его нет уже несколько лет. Если вам нужна хорошая аптека, то рекомендую Краснера на площади Алоэ или, может быть, мадам Веррю неподалеку от Тюильри…
Он с интересом уставился на сопровождавшего меня мистера Уиллоби, потом перегнулся через прилавок и доверительно обратился ко мне:
— Может быть, вы заинтересованы в том, чтобы продать своего китайца, мадам? У меня есть клиент с ярко выраженным пристрастием к Востоку. Я мог бы договориться о хорошей цене для вас и взял бы за помощь не более обычного, смею вас заверить.
Тем временем мистер Уиллоби, который не говорил по-французски, с явным пренебрежением рассматривал разрисованный фазанами фарфоровый кувшин в китайском стиле.
— Спасибо за предложение, — сказала я, — но думаю, что нет. Пойду поищу Краснера.
В Гавре, портовом городе, кишевшем выходцами со всех концов света, мистер Уиллоби не привлекал к себе особого внимания, но здесь, в Париже, появление на улицах узкоглазого коротышки в стеганом жакете поверх голубой шелковой пижамы и с косой, обернутой, чтобы не болталась, несколько раз вокруг головы, вызывало оживленные комментарии. Но он оказался на удивление сведущим в целебных травах и медикаментах.
— Бай ей ай, — сказал он, взяв щепотку горчичных семян из открытой коробки в лавке Краснера. — Это хорошо для шеен-йен, почка.
— Верно, — удивленно сказала я. — Откуда ты об этом знаешь?
Он слегка повертел головой из стороны в сторону. Я уже успела узнать, что таким образом китаец выражает удовлетворение, если ему удается кого-нибудь удивить.
— Быть время, моя знать целители, — только и ответил он. Потом повернулся, указал на корзинку, содержимое которой походило на шарики сушеной грязи, и авторитетно заявил: — Шун-ю. Хорошо, очень хорошо очищать кровь, печенка он работать хорошо, нет сухая кожа, помогает видеть. Ваша покупать.
Я подошла поближе, чтобы рассмотреть «шун-ю», и обнаружила, что это невзрачные куски сушеного угря, скатанные в шарики и обмазанные глиной. Впрочем, цена была вполне приемлемой, и я добавила две эти непрезентабельные штуковины к содержимому корзинки, что висела у меня на руке.
Погода для начала декабря стояла теплая, и мы неспешно двинулись назад, к дому Джареда на улицу Тремулен. Улицы, залитые зимним солнечным светом, были яркими и оживленными из-за торговцев, попрошаек, проституток, продавщиц и прочих небогатых парижан, вовсю пользовавшихся временным потеплением.
На углу Северной улицы и Утиной аллеи я увидела нечто совершенно необычное: высокую, с покатыми плечами фигуру в черном сюртуке и круглой черной шляпе.
— Преподобный Кэмпбелл! — воскликнула я.
Услышав свое имя, священник развернулся и, узнав меня, снял шляпу и поклонился.
— Миссис Малкольм! — воскликнул он. — Как приятно видеть вас снова.
Но тут его взгляд остановился на мистере Уиллоби, и он неодобрительно прищурился.
— Э… это мистер Уиллоби, — представила я его. — Он… сотрудник моего мужа. Мистер Уиллоби, преподобный Арчибальд Кэмпбелл.
Преподобный Кэмпбелл и обычно-то выглядел весьма строго, но сейчас имел такой вид, будто позавтракал колючей проволокой и счел ее невкусной.
— Я думала, что вы собираетесь отплыть из Эдинбурга в Вест-Индию, — сказала я в надежде отвлечь его внимание от китайца.
Это сработало, его ледяной взгляд переместился на меня и слегка потеплел.
— Благодарю вас за внимание, мадам. Да, мои намерения не изменились. Однако сперва мне нужно завершить срочное дело во Франции. Я отплываю из Эдинбурга в четверг.
— А как поживает ваша сестра? — спросила я.
Он с неодобрением взглянул на мистера Уиллоби, сделал шаг в сторону и понизил голос:
— Ей немного лучше, благодарю вас. Средства, которые вы прописали, очень помогли. Она гораздо спокойнее и теперь спит по ночам. Позвольте еще раз поблагодарить вас за доброе участие.
— Рада за нее. Надеюсь, что морское путешествие ей не повредит.
Мы расстались с обычными добрыми пожеланиями, после чего я и Уиллоби продолжили путь по Северной улице к дому Джареда.
— Преподобный значить шибко благочесивая малый? — осведомился немного погодя мой спутник.
Как многим выходцам с Востока, ему не всегда удавалось выговорить звук «т», отчего слово «благочестивый» приобрело в его устах своеобразное звучание. Я утвердительно кивнула, бросив на китайца любопытствующий взгляд. Не просто же так он об этом спросил.
Уиллоби помолчал, поджал губы и хмыкнул.
— Эта преподобный совсем не благочесивая, нет.
— Это еще почему?
Он бросил на меня лукавый взгляд.
— Моя видеть эта преподобная у мадам Жанна. Здесь она говорить громко, там быть тихо-тихо. Шибко благочесивый, ха!
— Правда?
Я повернулась, чтобы посмотреть вслед священнику, но высокая фигура уже скрылась в толпе.
— Ходить к вонючий проститутки, — подчеркнул мистер Уиллоби, произведя для иллюстрации выразительный грубый жест в области своего паха.
— Поняла, — сказала я. — Что ж, плоть бывает слаба даже у священнослужителей Шотландской свободной церкви.
За ужином в тот вечер я упомянула, что видела преподобного, хотя и опустила замечания мистера Уиллоби относительно его мирских пристрастий.
— Нужно было спросить его, куда конкретно в Вест-Индии он направляется, — посетовала я. — Не то чтобы с ним было особо приятно иметь дело, но нам в тех краях любые знакомства не помешают.
Джаред, деловито поглощавший жаркое из телятины, остановился, чтобы проглотить, и сказал:
— На сей счет, моя дорогая, не беспокойтесь. Я составил для вас список лиц, которые могут быть полезны, и дал Джейми рекомендательные письма людям, которые непременно окажут вам помощь.
Он отрезал себе внушительного размера кусок телятины, обмакнул в лужицу винного соуса и стал жевать, задумчиво глядя на Джейми.
Наконец, очевидно придя к какому-то решению, он пригубил вина и непринужденным тоном произнес:
— Мы встречались на равнине, кузен.
Я недоуменно воззрилась на него, а Джейми после паузы ответил:
— И мы расстались на площади.
На узком лице Джареда расплылась широкая улыбка.
— О, вот это гарантия помощи. Я догадывался, но не был уверен и решил, что испытание того стоит. Где тебя посвятили?
— В тюрьме, — лаконично отозвался Джейми. — Инвернесская ложа, как понимаешь.
Джаред удовлетворенно кивнул.
— Прекрасно, это то, что надо. Ложи есть на Ямайке и Барбадосе. У меня заготовлены письма к тамошним мастерам. Но самая большая ложа находится на Тринидаде — в нее входит более двух тысяч членов. Если тебе понадобится серьезная помощь в поисках паренька, обращайся к ним. Рано или поздно все, происходящее на островах, становится известно ложе.
— Может быть, все-таки расскажете, о чем идет речь?
Джейми взглянул на меня и улыбнулся.
— О вольных каменщиках, англичаночка.
— Ты масон? — выпалила я. — Ты мне этого не говорил.
— Он и не должен был говорить, — резковато заметил Джаред. — Ритуалы вольных каменщиков тайные, они известны только посвященным. Я не смог бы дать Джейми рекомендаций для ложи Тринидада, если бы он уже не был одним из нас.
Разговор снова стал общим, когда Джейми и Джаред принялись обсуждать снабжение «Артемиды», но я помалкивала, сосредоточившись на телятине. Это происшествие, хоть и малозначительное, напомнило о том, как мало я, по существу, знаю о Джейми. А ведь когда-то я, наверное, сказала бы, что знаю его так хорошо, как один человек может знать другого.
Теперь тоже бывали моменты, когда мы говорили по душам, и я после любовных объятий засыпала на его плече, чувствуя, что его мысли и чувства для меня так же прозрачны, как хрусталь винных бокалов на столе у Джареда.
Но бывало, я неожиданно спотыкалась о какой-то неведомый мне эпизод из прошлого Джейми или он замирал с отсутствующим видом, вдруг оказавшись во власти того времени, когда меня не было с ним.
Тогда я чувствовала себя неуверенно и одиноко, балансируя на краю разделявшей нас пропасти.
Нога Джейми прижала мою под столом, и он, посмотрев на меня с затаенной улыбкой, приподнял бокал, как бы произнося тост. Я улыбнулась в ответ, немного успокоившись. Этот жест пробудил воспоминание о нашей брачной ночи, когда мы сидели рядом, пили маленькими глотками вино, чужие, боявшиеся друг друга, и между нами не было ничего, кроме брачного контракта и обещания быть честными друг с другом.
— Есть вещи, которые ты, может быть, не сможешь мне рассказать, — сказал тогда он. — Я не стану расспрашивать тебя. Но если ты все-таки решишь рассказать, пусть это будет только правда. Между нами нет ничего, кроме уважения, а во взаимном уважении всегда найдется место для личных секретов, но не для лжи.
Я сделала большой глоток, чувствуя, как заклубился в голове хмель и теплый прилив согрел мои щеки. Джейми сосредоточил на мне все свое внимание, игнорируя монолог Джареда о корабельных галетах и свечах. Его нога теснее прижалась к моей.
— Ага, я займусь этим утром, — сказал он в ответ на вопрос Джареда. — Но сейчас, кузен, я лучше пойду. День выдался нелегкий.
Он отодвинул стул, встал и протянул мне руку.
— Ты со мной, Клэр?
Я встала. Вино растеклось по моим жилам, наполняя тело теплом и слегка кружа голову. Наши взгляды встретились в полном понимании. Между нами снова существовало уважение, оставлявшее место для всех наших секретов, которыми можно будет поделиться в свое время.
Утром Джейми, мистер Уиллоби и Джаред отправились по своим делам, а у меня имелось собственное, которое я предпочитала сделать одна. Двадцать лет назад в Париже были два человека, которые много для меня значили. Мэтр Раймон, как выяснилось, умер, да и шансы застать в живых вторую особу были невелики, но я считала необходимым проверить эту возможность перед отплытием из Европы. Если у нас и был шанс увидеться, то, скорее всего, последний. С этой мыслью и с бьющимся сердцем я села в экипаж Джареда и велела кучеру вести меня в больницу «Обитель ангелов».
На маленьком кладбище, отведенном для женского монастыря, под сенью высокого собора, находилась могила. День стоял хмурый, с Сены тянуло зябкой сыростью, но окружающие кладбище стены защищали от ветра. От бледных известняковых плит разливался отраженный мягкий свет. Ветви облетевших деревьев выделялись на фоне неба изящным кружевом, а темно-зеленый, не боявшийся холода мох лелеял камни на своем мягком ложе.
Это было маленькое надгробие из нежного белого мрамора, увенчанное парой херувимских крыл, с высеченным на нем одним-единственным словом — «Вера».
Я стояла, глядя на него, пока у меня не затуманилось в глазах. Я принесла цветок, розовый тюльпан, который удалось раздобыть в декабрьском Париже лишь благодаря тому, что у Джареда была своя оранжерея. Я опустилась на колени и положила его на камень, погладив пальцем мягкий изгиб лепестка, как будто это была щека младенца.
— Я думала, что не заплачу, — произнесла я немного погодя и почувствовала на своей голове ладонь матери Хильдегард.
— Le Bon Dieu, Добрый Господь распоряжается делами так, как считает наилучшим, — сказала она тихо. — Но Он редко снисходит до того, чтобы объяснить свое решение.
Я сделала глубокий вдох и вытерла щеки краем плаща.
— Правда, это было очень давно.
Я медленно поднялась на ноги и, повернувшись, увидела, что мать Хильдегард смотрит на меня с глубоким сочувствием и интересом.
— Я заметила, — медленно произнесла она, — что, если речь идет об отношении матерей к их детям, время не имеет значения. Его словно и нет. Сколько бы лет ни было ребенку, мать в мгновение ока может снова увидеть дитя таким, каким оно родилось, каким было, когда училось ходить, в любом возрасте в любое время, пусть это «дитя» давно выросло, повзрослело и имеет своих детей.
— Особенно когда они спят, — сказала я, снова взглянув на маленький белый камень. — Тогда ты всегда можешь увидеть младенца.
— Верно, — согласилась она. — Правда, глядя на тебя, я подумала, что у тебя есть и другие дети.
— Еще один ребенок. Но откуда вы, монахиня, столько знаете о матерях и детях?
Маленькие черные глаза проницательно смотрели из-под тяжелых надбровных дуг с поредевшими и совсем седыми бровями.
— Старухам не спится, — пожала она плечами. — Порой ночами я хожу по палатам. Бывает, больные разговаривают со мной.
С годами она несколько усохла, и некогда широкие плотные плечи стали хрупкими под черной саржей монашеской сутаны. Даже при этом она возвышалась над большинством монахинь, еще больше похожая на пугало, но, как всегда, производившая неотразимое впечатление. У нее появился посох, но держалась она прямо, походка оставалась решительной, а посох служил не столько для того, чтобы на него опираться, сколько для устрашения и вразумления бездельников.
Я высморкалась, и мы пошли по тропинке, ведущей к монастырю. Мне бросилось в глаза, что среди крупных могильных камней то тут, то там попадаются и другие маленькие камни.
— Это что, детские могилки? — удивленно спросила я.
— Дети монахинь, — небрежно пояснила матушка.
Я уставилась на нее в изумлении, и она пожала плечами, элегантная и сдержанная, как всегда.
— Такое случается, — сказала она и, пройдя еще несколько шагов, добавила: — Не часто, конечно.
Она обвела посохом кладбищенский участок.
— Это место отведено для сестер, нескольких благодетелей больницы и тех, кого они любили.
— Сестры или благодетели?
— Сестры. Эй ты, чурбан!
Мать Хильдегард резко остановилась, заметив санитара, праздно стоявшего у церковной стены и курившего трубку. Когда она принялась распекать его на изысканном придворном французском языке своей юности, я отступила назад и огляделась, озирая маленькое кладбище.
Возле дальней стены, но все еще на освященной земле находился ряд маленьких каменных табличек, на каждой было одно-единственное имя «Бутон». Под каждым именем — римская цифра от I до XV. Любимые собачки матери Хильдегард. Я посмотрела на ее нынешнего спутника, шестнадцатого носителя этого имени. Угольно-черный, кудрявый, как барашек, песик сидел у ее ног, уставившись круглыми глазами на проштрафившегося санитара, безмолвно поддерживая разнос, устроенный хозяйкой.
Сестры и те, кого они любили.
Стоило матери Хильдегард обернуться ко мне, как сердитое выражение мигом сменилось улыбкой, отчего ее лицо неожиданно обрело красоту.
— Я так рада, что ты пришла снова, ma chиre, — сказала она. — Зайдем внутрь, я найду вещи, которые могут пригодиться тебе в твоем путешествии.
Нацепив посох на сгиб локтя, она использовала для поддержки мою руку, обхватив ее теплыми костлявыми пальцами, обтянутыми тонкой кожей. У меня возникло странное чувство, что не я поддерживаю ее, а наоборот.
Когда мы свернули в маленькую тисовую аллею, которая вела ко входу в больницу, я решилась.
— Я надеюсь, что вы не сочтете меня грубой, матушка, — нерешительно сказала я, — но есть один вопрос, который я хотела вам задать…
— Восемьдесят три, — тут же последовал ответ, сопровождаемый ухмылкой, продемонстрировавшей длинные желтые лошадиные зубы. — Всем интересно знать, — добродушно пояснила она, оглянулась на крохотное кладбище и подняла одно плечо в типичном галльском жесте. — Пока рано. Le Bon Dieu знает, как много еще осталось работы.